О причинах реформы Следственного комитета, конфликте ведомства с прокуратурой и палочной системе

— Сегодня уже не каждый сотрудник органов правопорядка знает, что когда-то был СКР при прокуратуре, а до этого — прокуратура как следственный орган. Скажи, чем отличается то следствие, которое сейчас есть в СК, от того прокурорского, которое было до 2007 года?

— Те следователи, которые работали до 2007 года, были несколько более самостоятельные при принятии решений. Во-первых, они делали то дело и выполняли ту задачу, которая перед ними ставилась. Они не были пешками по формированию статистики. У следователя в прокуратуре было, допустим, сложное убийство, и он его мог расследовать и два, и три, и пять месяцев, и год. Но главное, чтобы оно было раскрыто. А сейчас этого нет, многим следователям в принципе расследовать сложные дела неинтересно. Интересно закончить быстрее больший объем мелких дел, выйти на трибуну и рассказать: «Я закончил 25 уголовных дел за месяц».

Но людям же, обычным гражданам, неважно, сколько следователь в каком-то там отделе закончил дел. Им важно, чтобы их жизни были надлежащим образом защищены. Естественно, и основная масса следователей, которые это видят, они в ладоши тоже за 25 дел в месяц не похлопают. Они прекрасно понимают, как это всё было сделано, и по большому счету, это такое стечение обстоятельств, что тебе такое количество дел смогли найти, и ты смог за них отчитаться.

— Что значит «смог найти»? Вам что, дел не хватает?

— Это означает, что для статистики, то есть для того, чтобы ее обеспечить, необходимо иметь достаточно тесные взаимоотношения с органами полиции, которые тебе будут поставлять дела профилактирующих составов. Значит, нужно договариваться с сотрудниками полиции для того, чтобы они эти преступления выявляли. Значит, нужно договариваться с сотрудниками полиции для того, чтобы они эти преступления выявляли. То есть, фактически проводили максимальную работу по фиксации оскорблений представителей власти, применении к ним насилия и так далее. Все эти дела — они по своему объему, как правило, до 100 листов, и направляются в течение одной недели. И получается, что если ты такое количество больших дел закончил, то ты молодец. А если ты закончил одно сложное налоговое дело, то ты не молодец.

— А почему так? Кто это решает? Для чего это делается?

— Такие задачи ставит Центральный аппарат. И самое интересное, что если бы это носило характер просьбы, что ли. А это фактически обязанность. То есть если ты, как руководитель отдела в районе, не можешь обеспечить эту нагрузку, то и, соответственно, ты как руководитель не нужен. А как ты будешь ее обеспечивать, это твои проблемы. Допустим, можно по телевизору увидеть достаточно большое количество сюжетов, где сотрудниками Следственного комитета возбуждались уголовные дела по факту применения насилия в отношении фельдшеров. А это к их подследственности-то не относится. И я видел документы, по которым людей обязывали изымать эти дела из милиции (хотя, по большому счету, это право прокурора) и передавать их для работы следователя.

— Зачем?

— Это делается, во-первых, для популизма. Выбирается какое-то направление, которое мы защищаем. Мы, например, детей защищали, боролись с бездомными собаками (такое тоже было). И вот сейчас мы активно боремся в защиту интересов фельдшеров. Я не говорю, что этого делать не нужно. Но я думаю, что каждый должен делать свою работу. В этой работе не должно быть никакого популизма.

— Но пиар ведь тоже нужен?!

— Нет. В моем понимании пиар, это когда вы возбуждаете состав налоговый и возвращаете в бюджет, условно говоря, 200 миллионов рублей или бóльшую сумму. Вот это пиар для Следственного комитета. А это не пиар. В свое время даже Маркину на одном из совещаний сказали: «Вы понимаете, что Следственный комитет не для пресс-службы создавался, а пресс-служба для Следственного комитета?» А позиция была именно такая. Понимаешь, они в каждой бочке затычка. А я считаю, что нужно ставить реальные цели и задачи, и потом отчитываться, сказать: «Вот, мы вернули в бюджет столько-то. Расследовали столько убийств, столько-то мы направили в суд, у нас раскрываемость достаточно высокая». А этого-то нет.

— А почему нет? Расследуйте коррупцию или налоговые преступления.

— В свое время, работая еще руководителем следственного органа, ради интереса попробовал расследовать и направить налоговое дело в суд. У меня срок расследования составил 11 месяцев. Это при том что я вел текущую работу и регулярно выполнял следственные действия. Это при том что те следователи, которые у меня работали, направляли уголовные дела общеэкономической направленности. И я прекрасно понимал, что ни один из них не способен закончить это дело — у него просто знаний и навыков нет, он не знает, допустим, азов бухгалтерии. Многие из них даже не знают, чем приходный кассовый ордер отличается от расходного кассового ордера. Как можно такие дела тогда направлять? Этому нужно учиться, и учиться долго. И это направление, которое (я считаю, что оно все-таки приоритетное) взял на себя Следственный комитет, — его тяжело достаточно тянуть. Его могут тянуть только профессионалы. А я, сколько раз ходил на заседания межведомственных комиссий всевозможных, допустим, по налоговым преступлениям в управление по налогам, мне, честно говоря, столько раз и стыдно было. Мне нечего было им противопоставить по одной простой причине — все те материалы, которые они нам направляли, наши следователи не отрабатывали. И по большому счету, нельзя было поручиться ни за один материал, что он действительно отработан, выяснены все контрагенты.

— А что, специалистов нет?

— Если у нас стаж работников сейчас от года до трех, это говорит о чем? О том, что система по своей сути нестабильна и она не может адекватно выполнять те цели и задачи. Люди просто уходят оттуда, и надо тогда задать вопрос: «А почему они оттуда уходят? Почему они там не остаются и не формируют костяк?» Потому что цели и задачи не соответствуют реальному положению вещей. Понимаешь, эта кампанейщина, эти объемы, нагрузки, они не нужны. Они вымывают следователя. Я же говорю, что лучше закончить 10 хороших, чем 30 плохих… Людям всё равно, на самом деле. Эти цифры, которые с высоких трибун звучат, они малоинтересны для людей. Им интересно конкретно защищенное право. А этого нет.

— А как складываются отношения с прокуратурой?

Конфликт между СК и прокуратурой назрел уже давно. И следует сказать о том, что СК в хороших отношениях с прокуратурой прожил первые, наверное, два-три года своего существования, пока в нем служили бывшие следователи прокуратуры, которых там считали своими. Но конфликт нарастал, и вот в чем его причина: уголовное дело следователь расследует так, как он считает нужным, потому что он самостоятельная процессуальная фигура по закону. А государственное обвинение в суде должен поддерживать прокурор. И следователь, чтобы ему подписали гособвинение, по сути, должен вести дело так, чтобы угодить прокурору. Чтобы прокурор на основе данных, собранных следователем, мог поддержать обвинение в суде. И поэтому прокурор часто отправляет дело на доследование — чтобы следователь собрал ему те улики и показания, которые нужны будут в суде. И прокурор, когда проверяет уголовное дело, говорит: «Слушай, а ты свидетеля не спросил об этом, об этом и об этом. А мне это важно для поддержания государственного обвинения. Держи дело обратно и проводи повторный допрос».

— А что, раньше нельзя договориться, на стадии предварительного следствия, что прокурору нужно то или это? Так же быстрее и качественнее. И люди не так долго будут в СИЗО сидеть.

— А прокуроры задают вопрос: «По какой причине я должен проверять ваши уголовные дела в период расследования — вы же самостоятельные процессуальные фигуры?» Хотя, по большому счету, прокурорский надзор начинается вообще с момента регистрации преступления. Но этого не происходит, и получается, что следователь приносит уголовное дело в том виде, в котором он его видит вместе со своими ведомственными надзирающими. И там, как правило, много ошибок, и прокуроры возвращают эти уголовные дела.

— То есть, если ты прокурору принесешь посмотреть до передачи дела, он что, дело не возьмет у тебя? Текущего надзора прокуратуры нет?

— Нет. Текущего надзора как такового нет.

— Почему? Нельзя принести и показать?

— Нет, они не будут его смотреть.

— Как не будут?

— Потому что не будут.

— Откажется — получит, значит, выговор, жалобу напиши.

— Он ничего не получит по одной простой причине, что именно сегодняшняя система взаимоотношений так сложена. Где-то там дружеские отношения сохраняются, но такого прямого указания, что прокурор должен, обязан проверить до направления дела, чтобы сократить сроки расследования, этого нет. То есть, следователь расследует ровно столько, сколько считает нужным. Потом приносит прокурору. Если прокурора всё устраивает, то оно направляется в суд. А если не устраивает, то, соответственно, уголовное дело не направляется — оно возвращается следователю, и он его опять дальше домучивает.

— То есть, ты говоришь, что, по сути, в увеличении сроков расследования и в том, что обвиняемые сидят под стражей годами, виновата прокуратура? И это из-за того, что нет надзора на стадии следствия?

— Если будет существовать механизм, который позволял бы следователю на стадии возбуждения уголовного дела получать необходимую помощь, в том числе и от прокурора (а по УПК и прокурор, и следователь являются все-таки стороной обвинения), то тех огрехов, которые возникают при направлении уголовного дела в суд, не было бы. Их бы изначально просто обсуждали и исключали. А этого сейчас нет. И этот диссонанс — он порождает… Как говорил Чайка о том, что множество всяких нарушений… Да, нарушений нет только у того, кто не работает. Но по сути, нужен этот механизм. Выиграли бы прокуроры, выиграли бы следователи, которые бы сокращали сроки предварительного расследования, прокуроры получали бы более качественные уголовные дела. А люди выиграли бы, потому что тот, кто совершил преступление, столь длительно не содержался бы под стражей. Сроки предварительного следствия уменьшились, а затраты на расследование уголовного дела точно так же бы сократились. Потому что одно дело —расследовать два месяца дело, а другое — год и более. Это же неправильно.

— В общем, да. И какие, по твоему мнению, перспективы у Следственного комитета? «Российское ФБР», объединяющее все следствие страны в одну структуру, — хорошо это или плохо?

— Наверное, это возможно, но ФБР свое существование должно оправдать в плане того, что туда должны влиться другие следователи. В идеале для того, чтобы сохранить костяк этих следователей, должно быть такое ведомство, которое обеспечит их комфортное функционирование без этих перекосов всевозможных в части нагрузок и так далее. Для того чтобы хотя бы сформировать то, что сможет расти и, условно говоря, давать приплод. Смысл заключается в чем? Как это будет работать. Будет ли толк от того, что следствие ФСБ и полиции будет в новом российском ФБР? Насколько мне известно, следствие ФСБ, в принципе, достаточно на высоком уровне сейчас проводит дела. Во всяком случае, в тех регионах, о которых мне известно. Качество следствия в полиции не ниже, чем уровень Следственного комитета. Там у них более стабильный состав, и совсем молодых следователей нет. И у них дела, по большому счету, попроще. А следствие Следственного комитета на сегодняшний день — оно достаточно сложное в плане того, что большой объем подследственности. И люди даже порой не понимают, что они расследуют.

— А как дело обстоит с коррупцией? Сколько стоит закрыть дело по налогам или по убийству?

— У нас шутят: «Чтобы закрыть дело по налогам, деньги не нужны. Нужно просто передать его в СК — само умрет». А дело по убийству закрыть в принципе невозможно — то есть убийца никогда не окажется на свободе. А так, что скрывать, в любом случае, если мы говорим о наличии каких-то коррупционных рисков, то они, естественно, всегда есть. И те люди, которые работают от года до трех, они фактически и имеют возможность подвергаться этому риску. Но опять же, мы говорим о том, что система должна обеспечивать стабильность своих кадров. Если они будут стабильны, то эти риски многократно снижаются.

— Подожди. Допустим, в прокуратуре. Ты говоришь там стабильные кадры.

— Да.

— Там что, рисков нет коррупционных что ли?

— Нет, там риски эти есть. Но вопрос заключается в том, что там цели и задачи носят долгосрочный характер. Условно говоря, есть прокурор, у которого опыт работы достаточно большой (я имею в виду на уровне районного звена), и зампрокурора, есть помощники. Естественно, на должность прокурора не назначат сотрудника, который отработал полгода. Неправильно и вообще это невозможно. И самое интересное, что у них для этого есть определенные резервы, у них есть, из кого выбирать и кого назначать. Они все друг за другом смотрят и как бы проверяют.

— Я хочу развеять некоторые мифы. Например, в одном из районов Челябинской области прокуратуру возглавляет ранее судимый прокурор, главный прокурор Ямала провел 1500 проверок в отношении одного из предпринимателей и до сих пор на службе, в Волгоградской области лейтенант юстиции уволена вышестоящим начальством за разоблачение мошенничества с медицинским страхованием — вот тебе пример того, как внутриведомственный надзор заменяется кумовством, коррупцией и семейственностью.

— Я говорю о преемственности кадров. Ведь качество любого ведомства, прежде всего, определяется наличием разновозрастного состава, которое может передавать опыт и знания. В Следственном комитете этого не наблюдается, там вообще, в принципе, наблюдается размытие следственного состава.

— Еще какое. Как пример — дело Шакро Молодого. Кем стал когда-то перспективный следователь Никандров. Кстати, по твоему мнению, Дрыманова посадят?

— Думаю что нет. Не должны. Ну не могут у нас посадить просто потому, что один человек сказал, что дал другому взятку, а денег этих нет. Пусть найдут эту взятку. Где эти деньги? Ведь так нельзя. Иначе так любого могут посадить просто потому, что ранее арестованный обвиняемый досудебное соглашение заключил. Он же заинтересован в этом соглашении. Так что в деле Шакро Молодого Дрыманов станет обвиняемым, только если будут найдены дополнительные улики: телефон, списки соединений, биллинг, например, или что-то еще. Что угодно, кроме слов и желания прокурора посадить Александра Дрыманова.