Павел Медведев: ошибка депутата может привести к катастрофе

Работа народных избранников со стороны кажется то ли скучной, то ли легкой. Можно подумать, что все 450 человек просто прохлаждаются на своих заседаниях, играют в «айпады», читают журналы… Между тем, не стоит, должно быть, говорить, что в стенах первого дома на улице Охотный ряд в городе Москва решают, как будут жить остальные 143 млн россиян. Павел Медведев, известный политик и ученый-экономист, сейчас является советником главы Центробанка. Ранее он был финансовым омбудсменом, а еще ранее депутатом — в предыдущих пяти созывах. Впервые его избрали депутатом в 1993 году, и именно он написал законы «О Центральном Банке России», «О банкротстве», «Об ипотечных ценных бумагах» и «О страховании банковских вкладов». Для него работа в Госдуме была вечной битвой за свою истину. Ему неоднократно приходилось преодолевать вето президента: сначала Ельцина, а потом и Путина. Но, что самое главное, в свои 73 года он не устал принимать решения, и сейчас сложно сказать, остались ли еще политики, подобные ему. Те, что бьются в заколоченные двери, болеют за свое дело и безмерно любят свою страну. Журналисту ПАСМИ посчастливилось встретится и побеседовать с Павлом Медведевым. Так, мы обсудили, какие драмы сопровождают законопроекты, в какие ловушки попадают законотворцы, кто консультирует Путина по экономическим вопросам, и почему Ельцину, вдруг, все стало безразлично.

ПАСМИ: В 1995 и 2002 годах были приняты редакции закона «О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)», разработанные вами. Также написанный вами закон «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций» был принят в 1999 году после того, как Госдума смогла преодолеть два вето президента Ельцина. В 2003 году вы добились принятия закона «Об ипотечных ценных бумагах». Расскажите, как это происходит? Приходилось ли биться за свои идеи?

П.М.: Приходилось, конечно. Но вы знаете, закон «Об ипотечных ценных бумагах» — это очень маленькая моя заслуга, его принятие не было драматическим, да и толку от него мало, честно сказать. А вот закон, принятый в 2003 году «О страховании вкладов граждан», – вот это действительно драматический закон, перелом, десять лет мучительного биения головой об стену.

Этот закон принимали всей Думой, и потом кто-нибудь накладывал вето: иногда Совет Федерации, иногда президент. И вот, наконец, удалось поговорить с Владимиром Путиным, оказалось, что он владел и владеет, на мой взгляд, адекватной экономической информацией. У меня своя теория, откуда он берет эти мысли. Тогда он горячо меня поддержал, и закон был принят.

ПАСМИ: Известно, что Путин — не экономист, так откуда же у него, как вы говорите, адекватная экономическая информация? Кому он верит, кто его главный советник?

П.М.: Мою теорию очень трудно проверить, но, по-видимому, она верна: он очень верит Алексею Кудрину. А Кудрин очень рациональный, психически-устойчивый экономист, (*смеется*). Его вот проклинают, а он таблицу умножения все равно помнит. Я, к примеру, при высоком давлении ее иногда забываю. Так вот, мне кажется, он есть тот самый консультант, пользующийся доверием. Думаю, что с законом «О страховании» как раз он мне и помог.

В 2000 году были очень драматические события, когда квалифицированный экономист Сергей Глазьев, мой любимый бывший студент, написал новый закон о «Центральном Банке» (действительно тогда пришло время для правок), но он его переписал, и, по-моему, сделал это катастрофически — он полностью лишил ЦБ независимости, а это может привести к сбоям даже в краткосрочной перспективе. Он заручился поддержкой Государственно-правового управления (ГПУ), и вся Дума, кроме меня, была на его стороне.

ЦБ имеет представительство на этих заседаниях, но право голоса у него нет, поэтому он меня поддерживал, но очень тихонечко, не потому, что боялись, потому что слово не давали. И я проигрывал. Были постоянно какие-то интриги. И вот Виктор Геращенко придумал такой ход: он уговорил какого-то губернатора подать в Конституционный Суд иск против Думы, которая придумала «какой-то дурацкий закон». Анекдотическим образом я должен был быть представителем Госдумы в суде, то есть, я должен был этот дурацкий закон защищать.

Но, к счастью, до этого дело не дошло, потому что КС отказался рассматривать не принятый закон. Тем не менее, этот шум свою политическую роль сыграл. И вот завтра должно быть голосование, и я решил, что все, конец света, вся моя предыдущая деятельность напрасна, губится Центральный Банк. А тут смотрю, по телевизору показывают Владимира Путина, и кто-то у него спрашивает: «Что вы думаете по поводу того, каким должен быть Центробанк?», и он как будто по учебнику отвечает: «Независимым». На следующий день все забыли, за что они голосовали ранее, все поддержали меня, кроме Глазьева, конечно. Но это была моя победа.

«По всем экономическим вопросам Путин слушает Кудрина»

ПАСМИ: Вы проработали в Государственной думе столько лет, вы очень многое сделали для Банка России и для страны, а каким поступком или каким законом вы особенно гордитесь?

П.М.: Знаете, я стараюсь не гордится, потому что это запрещено Писанием, но считаю важным и полезным делом закон «О страховании вкладов», и это подкреплено общественным мнением, хотя и оно формируется людьми, которые не были обязаны закончить финансовую академию.

Общественное мнение недооценивает те шаги, которые предшествовали этому. Этот закон сейчас работает прекрасно, он позволяет вместо банка выплатить гражданам потери (правда до определенного уровня — 700 тысяч рублей), которые понес бы человек, если бы закона не было. Но этот закон не работал бы так хорошо, если бы некоторые другие законы не были бы приняты.

ПАСМИ: Какие именно?

П.М.: Все началось с закона «О Центральном Банке» и «О банковской деятельности» — они были приняты в декабре 90-го года. Это были детсадовские законы, мы торопились их принять, потому что было соревнование между Верховным Советом РСФСР и Союзным Парламентом. И мы хотели показать, что мы умнее союзного Парламента, и приняли закон раньше, обогнав их на два месяца.

Но тогда законы были еще наивные, на два закона где-то 18 страниц, из них две страницы преамбулы, одна страница процедура введения закона. То есть, вы понимаете? – это был совсем маленький закон. Тем не менее, главные принципы были уже обозначены. А потом был 95-ый и 96-ой год — началась целая драма и мне пришлось вступить в напряженную дискуссию с Виктором Геращенко.

У меня всегда был такой принцип: то, что готово, немедленно нужно принимать, потому что если не сделать это вовремя, потом возникнут проблемы. А Геращенко был против, потому что он боялся, что сначала будет урегулирована деятельность банков, а потом работа регулирующего органа, он настаивал на том, чтобы сначала был принят закон о ЦБ.

Я помню, как я стоял на трибуне в Думе и, обращаясь к Геращенко, клятвенно пообещал, если у него будут какие-то соображения, которые даже мне не понравятся, то я внесу их в качестве поправки, но он не согласился, и эту битву я проиграл. Зздесь подтвердилась моя теория о том, что закон нужно принимать сразу, однако он был принят только в 1996 году. Так вот, если бы этих законов не было, закон «О страховании вкладов», конечно же, не работал бы, потому что эти законы худо-бедно ввели процедуру надзора. Но, поймите: тогда не было ни опыта составления законов, ни тем более опыта его применения, поэтому и надзор был довольно слабый.

А еще, знаете, мне кажется, что у меня были недобросовестные конкуренты, злые языки говорят, что группа людей получила миллион долларов от международной финансовой компании — такое частенько бывает. Мне же, к сожалению, миллион долларов ни от кого получить не удалось. Но международные и национальные организации мне помогали, всегда в одинаковой форме: они нанимали своих сотрудников и наших: наши писали тексты, посылали их, допустим, немцам, они переводили, читали, делали поправки, приезжали сюда, и мы сидели над ними два-три дня, не вставая.

«Злые языки говорят, что мои оппоненты получили миллион долларов от международной финансовой компании — такое частенько бывает. Мне же, к сожалению, миллион долларов ни от кого получить не удалось»

ПАСМИ: Почему выпуск каждого закона сопровождает такая волокита?

П.М.: Знаете, каждый раз — разные причины. В ситуации с Геращенко — его возражения были добросовестными — я не был с ними согласен, но предъявить к нему претензии или обвинить в недобросовестности не могу. Или вот, к примеру, закон «О банкротстве кредитных организаций» — он позволял в случае намеренного банкротства банкам не дать им украсть все, чтобы оставались деньги для системы страхования вкладов. Злые языки говорят, что мои оппоненты, которые получили миллион долларов от международной финансовой компании, написали некоторую чушь, ее же они старались с помощью административного ресурса продвинуть. Это была катастрофа! В тексте были логические ошибки! Тогда мне удалось убедить Думу и СовФед проголосовать за мой вариант, после чего Борис Ельцин наложил не него вето.

ПАСМИ: Насколько я знаю, вам удалось его преодолеть…

П.М.: Тогда я убедил Совет Федерации преодолеть вето, но дальше произошло полное безобразие! Мои оппоненты придумали для Ельцина ход, который в итоге очень смутил депутатов. Формально он должен был подписать закон, но он этого не сделал. Он написал, что он согласен, но просит нас внести кое-какие изменения и обещает прислать их «ужо». И это была хитрость, потому что когда «ужо» наступит никому не было известно.

ПАСМИ: Зачем же это ему было нужно?

П.М.: А Ельцину было уже все безразлично: он подписывал все, что ему давали. Но так было не всегда. Я долгое время был его советником, а началось наше знакомство с того, что он позвал меня и одного моего товарища, чтобы мы ему рассказали, что нужно делать, чтобы избежать экономической катастрофы. Тогда Борис Ельцин меня очаровал. Мы сидели в течение трех дней, с утра до вечера, Коржаков нам приносил бутерброды и чай, а он все выспрашивал.

Сначала он ничего не понимал, на второй день он понимал уже кое-что, на третий день он понимал все. Он задавал вопросы, и вот, великий деятель смотрит на нас и говорит: «Да, я не понимаю!». А потом он все меньше и меньше стал интересовался, чем бы то ни было. В конце концов, я, оставаясь формально советником, отдалялся. Я перестал быть вхожим. Сначала я мог прийти к нему, когда хотел, потом у него появился помощник, к которому я мог прийти, когда хотел, и договорится, чтобы меня принял Ельцин. Потом у помощника появился секретарь, и я мог уже к нему прийти, когда хотел и записать на прием к помощнику…и в итоге это стало просто бессмысленно. И с 1993 года я перестал пытаться.

Ельцину было уже все безразлично: он подписывал все, что ему давали. А я помню, как этот великий деятель во время нашего трехдневного мозгового штурма смотрел на нас и говорил: «да, я не понимаю!»

ПАСМИ: А с чем это было связано? Почему ему стало все равно?

П.М.: Трудно сказать, я думаю, характер такой. Его нет сейчас на свете, поэтому обсуждать его мотивы очень трудно. Мне кажется, что система ценностей была другая.

ПАСМИ: Все ли депутаты Госдумы также душой болеют за свое дело?

П.М.: По-разному. Есть один такой депутат, которому я в Пятой Думе много проиграл. Он боец. Но злые языки говорят, что у него есть какой-то интерес. Я ходил в Совет Федерации приостанавливал его законы, и они поддерживали мои законопроекты после моей пламенной речи, однако по прошествии нескольких месяцев они забывали об этом.

Знаете, я вспомнил еще одну историю, которая ярко иллюстрирует умение Путина очень быстро все понимать. Была драма, но ее уже все забыли, потому что она затронула не всех, но это было очень болезненно. Уже не помню в каком году, но была принята третья часть Гражданского Кодекса, наследственное право. И в этом кодексе была совершена ошибка, просто фантастическая ошибка! Здесь отчасти была и моя вина — я ее спровоцировал. В 1992 году Лукин и я, мы оба были депутатами Верховного Совета. Мы подписали поправку в старый РФСРвский Гражданский Кодекс, которая искажала принципы всего наследственного права. Мы разрешили Сбербанку (других тогда не было) отдавать деньги наследнику умершего владельца вклада немедленно, не ожидая шести месяцев. И для того, чтобы это было возможно, мы вместо завещания придумали такое понятие, как распоряжение на случай смерти. Вы понимаете, в 1992 года была 3 500% инфляция, и ждать шесть месяцев означало получить ноль! Деньги просто превращались в прах. Нужно было разрешить немедленно снимать их.

ПАСМИ: Почему же это было ошибкой, если того требовало время?

 П.М.: Это все было правильно. Третью часть Гражданского Кодекса принимал ГПУ, там все очень умные, но никому и в голову не пришло спросить, кто же эту глупость написал. Распоряжение на случай смерти действительно выбивалось из общей логики. Моя часть была банковская, а Лукин возглавлял какой-то юридический комитет, и мы вдвоем должны были преодолеть ГК, нетрадиционным способом. В ГПУ прочли наш проект, сказали: «Фу, глупость», забыли и написали в третьей части, что наследники получают все имущество только из наследственной массы, а мы в своей поправке написали: эти деньги в нее не попадают. И получилась такая ситуация: мы эти деньги из наследственной массы «распоряжением по случаю смерти» вывели, а в новом законе написано, что получить можно только те средства, которые как раз и находятся в наследственной массе. То есть, получается патовая ситуация!

Деньги нельзя было получить никаким способом! Вдовы, оказались у разбитого корыта — они рассчитывали на эти деньги. Пожилые люди готовят свою смерть: столько денег на гроб, столько на поминки. А оказалось, что этих денег просто нет. И у меня до сих пор перед глазами стоит эпизод: ко мне в приемную заходит пожилая женщина, молча поворачивается к стене и начинает об нее биться лбом. И это еще адекватная реакция на эту ситуацию. Когда ее откачали, она рассказала то, что я и так знал. Что она сначала пришла в Сбербанк, ей сказали: «Извините, мы не можем, идите к нотариусу». Когда она пришла к нотариусу, ей говорят: «Извините, я понимаю, что это ваши деньги, но помочь мы ничем не можем». Она приходит в суд, где ей говорят: «Да, конечно это ваши деньги! Но выдать их невозможно». И тогда она пришла ко мне — биться головой об стену.

ПСАМИ: Ужас… и как вы вышли из этой ситуации?

П.М.: Мучительно. Очень трудно было поправить этот закон, потому что прошло уже некоторое время с тех пор, как эта третья часть начала действовать. И в этот переходный период возникала неопределенность, чтобы мы не написали… но мы исхитрились.

Ходили в Совет Федерации, тогда был Данилов-Данильян руководителем экспертного управления, и через него шли такого рода предложения. В тот день он шел в Администрацию Президента и говорил, что нужно подписывать, а что нет. Он мой бывший студент и я с ним поговорил, но на тот момент он уже послал в СФ письмо, в котором сказал, что поправка с ошибкой.

Был очень смешной эпизод, я подошел к представителю президента в Совфеде и говорю, что мне Данилов-Данильян сказал, что он написал письмо, что нужно призвать голосовать «против», а на самом деле голосовать нужно «за». -«Он вам звонил?», — «звонил», — «ну значит вы меня поддержите?», — «нет», — «почему? Он же вам позвонил?»… и так двадцать раз. В конце концов, мне удалось его убедить, что голосовать все-таки нужно «за». Проголосовали — я счастлив, все в порядке. И вдруг мне сообщают, что президент накладывает вето. Я иду Данилову-Данильяну, что же произошло? Оказывается СФ послал эти бумаги не через него, а через ГПУ, который очередной раз возмутился, что это неведомая глупость. Я звоню туда, а там ни один телефон не поднимают. Тогда еще вертушка-кремлевка была, ограниченная связь, Кремлевка-1 и Кремлевка-2. У меня была вторая, и с нее никто не брал, и я в отчаянии решаю, что если найду Кремлевку-1, то ГПУ мне ответит. Я бегу по коридору и думаю, у кого из знакомых она есть, чтобы попросить разрешения с нее позвонить.

ПАСМИ: Нашли?

П.М.: Получилось даже лучше! Мне на встречу по коридору бежит Володин, тогда он был еще депутатом и большим начальником в Думе. Тогда у нас были хорошие отношения, он всегда поддерживал меня. Так вот он бежит мне на встречу, а я его даже не вижу. Он меня останавливает и спрашивает: «Павел, что случилось, на тебе лица нет!». А я говорю: «Да, вот катастрофа», объясняю ему суть вопроса и вижу, что он совсем не понимает существа дела. Но ведь и объяснить сложно — такая запутанная история. А в коридоре на бегу, так подавно. Он мне говорит, что через два часа он встречается с Путиным и у меня есть час, чтобы изложить это на бумаге. «Если ты напишешь письмо, я его в руки передам», — говорит он мне. Конечно, так делать запрещено, канцелярия должна вести его переписку, но я все же берусь писать эту запутанную историю. Вдруг повезет? (*смеется*) Потом мне показали мое письмо…оказалось, что в нем я во всем обвинил Путина! Честное слово не хотел. Но за час! Представьте, нужно и по существу, еще и вежливо. Не получилось. И уже потом моя вертушка, не останавливаясь, звенела. Эта начальница ГПУ непрерывно мне звонила, выспрашивала, что произошло, поняла в конце концов, прикрепила мне заместительницу, и мы с ней стали придумывать, как сделать так, чтобы вето президента во-первых не отвергать, а во-вторых, чтобы оно аннулировалось. Мы в тексте поправок переставили два слова, но до чего же это было трудно… ведь можно было бы снова исказить смысл. А в вето президента мы тем временем вставили требование, чтобы было это изменение. И тогда автоматически закон вступил в силу. Кто-то безусловно Путину объяснил, не Володин, которому было некогда было понять, что произошло, кто-то объяснил существо дело. Путин понял, не обиделся на мою дерзость, а наоборот велел ГПУ вести со мной переговоры и сделать так, как надо. Такая вот история со мной произошла.

Аида Байдавлетова